Дневник Ильи, 40 дней
Сорок дней прошло с момента Конца света. Сорок дней полного безумия и беззвучного всепоглощающего одиночества. Сорок дней, съедающих остатки твоего сознания и превращающие тебя в пустоту. Сорок дней на едине со своим горем, которое как капающая вода подтачивает лежащий камень твой разум. Я снова тот маленький ребенок, от которого все отказались, найдя единственно-правильное решение отдать случайный порыв гормонов в детский дом. Только этот дом значительно меньше и здесь нет друзей, нет моей любимой поварихи, которая бы грозила половником, но искренне, по-доброму улыбалась, нет … мамы. Мамы, которая смогла в одночасье наполнить мой мир смыслом, целью. Так не хватающей любовью.
И вот, я снова один, сижу и записываю эти строчки при свете мерцающего дежурного освещения своей 30 метровой могилы. «Зачем?» - мама всегда говорила, что никто не может назвать себя человеком, если он не способен записать свои мысли на листе бумаги. Что человек никогда ничего не добьётся, если не будет записывать свои мечты, планы, цели в маленькую книжицу жизни, под названием блокнот. Только вот мои записи постепенно становятся реквиемом моего абсурдного существования.
Наверное, где-то через пять дней, после того как рокот земли затих – я попробовал выбраться наружу, чтобы пойти в войсковую часть, где служила мама. Но эта попытка была тщетной, ибо при первом же вдохе я уже не знал, как выдохнуть. Чудовищный горячий спазм сдавил мои легкие, мне казалось, что я прочувствовал жжение раскаленной лавы каждой альвеолой, хоть и знал, что легочная ткань не может болеть априори. Но новый мир перевернул мое представление о страдании. Какое-то чудо помогло мне закрыть шлюз и упасть в бессознательную агонию. Я не знаю сколько пролежал на полу, приходя в сознание от очередного спазма и разбирающего легкие кашля, и снова проваливаясь в звенящую тьму сознания. Помню, что, когда смог встать на ноги, была ночь, о чем сообщала святящаяся темно-синим лампа-ночник. Мы настроили ее так, чтобы она меняла своё освещение в зависимости от времени суток. Теперь это мое единственное напоминание о смене дня и ночи. Кашель не отпускал, да и уже, наверное, не отпустит до последнего сипа. Наоборот, он нарастал, как бы намекая, что разрушение моего организма продолжится дальше. Все что я мог сделать – это сидеть у радио и слушать бесконечный «белый шум», в ожидании хоть какого-то внешнего сигнала, но сигнал так и не приходил. Влажность в помещении почему-то начинала постепенно расти, я то и дело просыпался весь в испарине. Часть продуктов постепенно начинала покрываться плесенью и гнить. Но это было не страшно, потому что остальных продуктов, которые могли храниться годами, было полно…слишком много для одного. Я только собирал испортившиеся продукты в большие пластиковые мешки и уносил в дальний угол, чтобы хоть как-то остановить распространение скверны.
Прошло около двадцати дней, прежде чем я осмелился снова выйти наружу, да и гора пакетов угрожающе занимала выход из моей обители. Конечно, в этот раз я подготовился намного лучше: первым делом надел респиратор, костюм «Ратник» юбилейного десятого поколения с инфракрасным зрением, и защитой от радиации, чтобы предполагаемые «кислотные дожди», о которых постоянно говорила мама, не могли мне нанести существенного вреда. Хотя, какой толк был во всем этом? По большому счету – я и так подписал себе смертный приговор своей фатальной ошибкой. Так глупо, так безрассудно. По сути, я сейчас преследовал только две цели – разведать обстановку и попытаться найти контрольную точку, на которой мы договорились встретиться сс мамой. Но я все больше и больше задавался вопросом, возможно ли выжить в новом сошедшем с ума мире? Если для меня одна секунда, мимолетный вздох стали роковыми, а я это чувствую, то что могло произойти с людьми, которые не имели столь надежного укрытия? Сколько миллионов просто сделало вдох полной грудью и уже не смогло сделать выдох? Сколько миллиардов подписали себе изрок просто устремив свой взор в небеса и наблюдая крах мироздания. Мне только предстояло выйти наружу и увидеть, что произошло с моим хоть и враждебным, но таким любимым миром.
С трудом открываясь люк издал пронзительный скрип, будто говоря: «Стой, Илья! Куда ты идешь? Разве не проще оставаться в спасительном сумраке моих стен?». Да, так было проще, так было безопаснее, но было против моего сознания, которое предполагало, что еще что-то осталось, кто-то остался. И меня посетила мысль, что лучше уж лежать в братском захоронении чем в одиноком существовании в глубинах бункера: «Я, наверное, не вернусь», - подумал я.
Едва приоткрыв вход в свою обитель и даже не успев бросить свой взор на окружение, я снова закашлялся, но уже не от горячих инфернальных частиц, съедающих мою легочную ткань, а от чада, который наполнил мою дыхательную систему. Меня встретило зловоние, которое мгновенно поселилось на кончике и основании моего языка. Каждый вкусовой сосочек орал от горько-кислого послевкусия прерывистых тошнотворных вздохов. Желудок конвульсивно сжался от сернистой какофонии вкуса. Я снова нырнул в свой бункер, прикрыв люк. Достал бутыль питьевой воды и прополоскал рот. «Да, Илья, реалии теперь таковы. Ты можешь остаться здесь как трус и поджать хвост, оставаясь защищённым в своей могиле или выйти наружу и попытаться сделать хоть что-то». Два противоречивых желания боролись во мне. Вроде, это называли панической атакой или как-то похоже. «Меня ждут!» - убеждал я себя. Не убирая бутылку воды из рук, я снова открыл люк. Теперь уже шире, теперь уже пуская мутный призрачный свет. С люка слетело множество черно-серых частиц, хлопьев: «Ядерный пепел» - подумал я. Я остановился и дал улечься пеплу на мой костюм, будто ожидая, что сейчас каждая частица словно пиранья начнет проедать мою вторую кожу. Этого не произошло, да и вшитый в костюм прибор Гейгера подозрительно молчал. «Значит не радиация. Возможно есть шанс» - успокаивал я себя, но все еще боясь поднять глаза выше и увидеть этот новый мир. Но, пластырь нужно отрывать стремительно…
Я полностью поднялся и закрыл за собой шлюз. Теперь я был готов увидеть наступивший хтонический ужас. Первое, что бросилось в глаза – это очень странное освещение, словно искусственное, будто ты сидишь у лампы ночника с эффектом лавы. Свинцово-оранжевые, желтые переливы неба и плотный сумрак вокруг. Воздух вокруг был темно-серым, мрачным, холодным и по своему влажным, так, что это ощущалось даже через защитный костюм. Я сразу вспомнил, как был на экскурсии в Санкт-Петербурге одной слякотной зимой, когда ансамбль из старинных гротескных домов и серость зимнего неба создавали до боли депрессивное настроение. Здесь было также, только в довесок еще и ощущение безысходности и кошмара. Мне почему-то вспомнились выражение: «ночью все кошки серые» и пробирающие до мурашек фильмы начала века: «Другие», «Лимб», «Мгла» - мама любила подобную классику, как она называла это: «Игровое кино». Теперь актерами были аватары сгенерированные нейросетями. Как и в тех фильмах, меня встретили голые, почти черные деревья, без единого листика на их ветках, напоминающих пальцы бабули, страдающей артритом, а кора напоминала некроз кожи. Но больше всего меня поразила тишина: ни звуков птиц, ни звуков животных, машин, вообще никаких звуков. Только плотный воздух, сдавливающий тебя всего, будто ты на глубине 10 метров под водой. Я начал свое движение по слякотно-пепельной поверхности, оставляя за собой безгранично-черные следы, к нашему с мамой домику, по которому было видно, что он принял на себя удар стихии и не смог ей противостоять. Стоявшее рядом дерево предательски рухнуло на крышу, а от обилия пепла провалилась крыша на крыльце и веранде. Дом выглядел покосившимся, будто он не три недели пустовал, а добрые лет тридцать-сорок. По дороге до дома я увидел несколько трупов птиц, мышей. Они выглядели так как будто на них вылили тазик кипятка, с вылезшей шерстью, спазмированными от агонии телами и с открытыми пастями, пытающимися сделать последний вздох. Входная дверь была выбита и лежала как-то боком на крыльце, то ли из-за того, что пошел такой сильный крен, то ли, убегая я забыл ее закрыть и порывы ветра сделали свое дело. В доме все как со старилось, создавалось ощущение, что все предметы и стены длительное время обрабатывали горячим паром. Вещи или раскисли или покрылись каким-то непонятным налетом, пузырями и язвами. Пройдя крыльцо и веранду я увидел на полу труп огромного кабана и его некогда полосатых кабанят. Семья хотела спастись от небесной кары, но не успели. Проклятье настигло и их. «Бедные. Неужели на самом деле кислотные дожди?» - подумал я. Я обошел все комнаты. Ни намеков, ни знаков, что мама была здесь. «Ничего, надежда умирает последней. Я знаю куда идти». Я взял посеревшую ткань из шкафа в спальне, спустился вниз и накрыл теперь уже безмятежную семью кабанов. Вышел на крыльцо полный решимостью выполнить намеченную миссию.
Вы должны войти, чтобы оставить комментарий.