Селедки под шубой. Дни Савелия

1592828733-bible-1149924-1280.jpeg

Литературный разбор книжек одного известного издательства. Не очень серьезный но вполне уважительный.

Шовинизму и упадку – бойкот и анафема. Запомните, господа, этот девиз. Запомнили? А теперь сократите. Получилась шуба. А что за шуба без селедки? Точнее – без селедок. Селедки, как известно, бывают разные. Бывают такие брутальные, лысые самцы-сельди крепкого посола, набитые икрой по жабры. Бывают изящные атлантические в легком рассоле. Бывает – шмякается сильно пахнущий форшмак, и даже крутит селедочным хвостом селедка Таня – основательница рода сельдей соленых без голов. Но всех их объединяет, согревает, поит и окормляет одна-единственная, теплая, нетребовательная шуба. Под полами этой шубы всем места хватит – если, конечно, ты селедка. Если ты, к примеру, ротан-головешка или, прости Господи, карась, а особенно – зубастый окунь, не быть тебе под шубой.

Так что займемся селедками. Первая селедка, на которую я обратил внимание– такая трепетная творческая рыбка. Такая вся непредсказуемая, порывистая вся такая. Любимая селедка кота Савелия.

Не буду лукавить, скажу со всей старческой прямотой – очень, очень хорошая книга. Просто замечательная. Роскошная книга. Великолепная.  Что ни фраза – то целый набор перлов, крути их хоть так, хоть этак, что-нибудь да выкрутишь.

Меня, например, первым делом поразила фраза – «вытер губы о мамину шерсть и ответил» Секунду… сейчас скажу. Автор проводит целую цепь сложносочиненных аллюзий от хтонического ужаса темных пещер, в коих первобытный предок чувствовал успокоение, лишь зарывшись в теплую мамину шерсть, до лукавого эротизма нашего нобелевского лауреата – где надо, гладко, где надо, шерсть.

Но это, господа, только начало. Дальше будет круче.

Итак, мы имеем кота. Который, надо признать, является удачным маркетинговым ходом. Потому что люди будут спокойно читать про землетрясения, наводнения, смерчи и обледенения – но вот котик, лишившийся своей старушки, вызывает бурю эмоций и желание перечислить хоть копейку на котейку.

Кот, даже если он древнее и неприкосновенное животное, даже если он починяет примус – самодостаточен. Текст при котике болтается, как то, что он лижет.  Текст вторичен. На текст никто не обратит внимание, значит, можно писать любую белиберду. Честно говоря, наш филофил этим правом не пользуется. Пишет он, конечно, белиберду, но старается, чтобы она выглядела литературно. Говорю же  - отличная, роскошная книга. Великолепная. Со сплошными отсылками к нашему культурному коду – главное, не ленись и смотри. Никаких котов по имени Боб. Никаких наркоманов, служащих человекообразной подставкой для кота. Никаких редакторов – белой и негритянки. (да-да, негритянки), никаких литературных негров (да, да, опять эти негры), сообща создающих из наркомана с котом автора бестселлера, который он никогда не писал.  Понятно, да? Говорю – очень хорошая книга.

Помните – «тетя-тетя кошка, выгляди в окошко»? Помните эти лапки, так задорно пляшущие по клавишам? Помните котят? Так вот – мама кошка одумалась, вытерла с шерсти слюнявый след своего сыночка и повела котят в гости к сестре. В стиральную машину.

А дальше – простите, я так вижу – идет процессия. Тетя-кошка, с тонкой талией и пышной юбкой, такая почти что эротичная. За ней котята гуськом. А замыкает их котенок Савелий – глаза с половину головы, лапки запиханы в карманы, такой независимый котенок, папироса размером с тельце. Шагает вразвалку. Дымит.  Помните, да, как Волк им пятно вытер? Так вот. Не дал Савелий такому глумлению сбыться. Потому что остановился и басом сказал – «пардон муа, маман, на углу этой помойки потрясная акустика. Вы не хотите ли, маман, послушать ораторию для консерватории? Я воспринимаю диафрагмой, маман, как тонко звучат нотки красавца-геликона»

Ну да, вот так. Вчера он губа об мамину шерсть вытирал, сегодня фугу на кантату накладывает и с тромбоном уплетает. Кот-меломан. Кот – музыкант. Кот – знаток старой Москвы. При этом абсолютно безмозглое животное, честно говоря.  Потому что идущий разнузданной походкой котенок из «Ну, погоди» - это одно.  Бегемот – это другое. Даже кот Боб, который, к счастью, ничего не говорит и делает из своего хозяина писателя исключительно благодаря нездоровой любви человечества к котам – даже он не вызывает ощущения отторжения от вранья. Этим ребятам – веришь. Коту Савелию, болтливому не в меру разудалому малолетке, особенно в первой части книги, не веришь ни на йоту.

 

Мне вот что интересно. Зачем нашей селедке писать про кота? Про животных вообще писать тяжело – так же, как и для детей. Любая, самая маленькая ошибка выглядит фальшью. Попытки очеловечить  животных – фальшь. Попытки представить их исчадиями ада – тем более фальшь. Они ни то, ни другое – они совсем другие. Для того, чтобы писать о животных, нужен особый талант. Наша трепетная селедка им не обладает. Поэтому кот Савелий настолько нелеп и так глупо выглядит. Посоветовать почитать, что ли, селедке про Королевскую Аналостанку?

Вот за что селедке следует дать по жабрам, так это за описания старой Москвы. Не надо так писать о Москве. Она у рыбы мертвая и статичная. В ней нет жизни, красок, холодка, щемящего холодка убегающего в бездну времени – нет ничего.  Я не говорю, что я, москвич в третьем колене, знаю свой город. Полностью его знать невозможно – слишком это великий объем и сплетение самых невероятных историй. Но основную канву знать обязан каждый, кто здесь живет. Допустим, котик, разбирающийся в классике, нашел приют в доме, где, как написано, родился Скрябин. Хорошо. Этой информации вполне достаточно туриста, который фланировал куда-то от Кремля, прочитал вывеску, рассказал в Яндекс-Дзене. Но мне-то, старому московскому псу, этого как-то маловато будет. Потому что домик Скрябина – он же домик Бунина, он же дом Кирьяковых, он же дом Лопухиных. А вот напротив него, чуть левее от торца – дом Остермана. Точнее, один оставшийся от него этаж. А чуть правее – писателя Телешова, потомка неравного брака. А под прямым углом, правее – дом сотника Бутурлина. Который позже был домом Степанова, а потом – Ярошенко. А рядом стоит перестроенный, но вполне живой Утюг, во дворе его под землей спрятан фундамент особняка Свиньиных, и  потянулись фамилии, о которых грех не упомянуть – от Тютчева и Пушкина с Гоголем до Левитана, Чехова, Саврасова, Перова, Горького, Бунина (писателя, а не купца), Кутузова, Хитрово, Лизаньку-Голенькую, певчих Крутицого подворья, Виллиама и Болдоху, Гиляровского и Успенского, Мохнаткина и Кошкина. Особнячок, возле которого фальшивый кот лечил свои раны – часть Хитрова рынка. И не упомянуть об этом – как-то слегка некрасиво. Тем более что демонстрируемая любовь к Москве у него вообще какая-то неадресная. Вот, например, нашего малахольного кота облили кофе. Он рванул с Покровского бульвара аж через Солянку в дом Бунина. Давайте прикинем. Чтобы этак достичь цели, нужно пробежать – Хохловский переулок, улицу Забелина, Солянку, Подкопаевский, Хитровскую площадь. По самым скромным подсчетам, на Хохловском – палаты думного дьяка Украинцева, которые потом стали архивом с чугунными полами, куда ходил Пушкин собирать материалы для романа о Разине. Рядом – особняк Морозова, но не Саввы, про которого любит повторять недоучка-кот, а его брата и мамы. На заднем дворе брат Сергей обустроил бывшую оранжерею под художественную мастерскую, а потом взял да и отдал ее под мастерскую одному еврею, великому русскому художнику. Потом там обосновались анархисты, лупили из пушки с веранды по Кремлю, потом – снимали фильм «Усатый нянь»

Ниже и правее, в причете Ивановской церкви, обосновался знаменитый черт на Куличках, тут же – горка, откуда читали царские приказы и орали «На всю Ивановскую», Ивановский монастырь с легендами о княжне Таракановой (Матушка Досифея) и Салтычихи (долго жила в яме, потом была выпущена в домишко и незамедлительно забеременела)

Доходный дом на Солянке, Подкопаи… даже если он побежал коротким путем – не миновать ему либо домик Левитана, либо Ляпинку, либо бывшую ночлежку для мальчиков под патронатом княжны Елисаветы, храм Трех Святителей… слишком много, скажете, для кота? Для кота да, много. Но для кота многовато и десятков страниц невнятной, хотя вполне литературно писанной ерунды.

Та же самая ситуация  с Никитой. Ну, храм на Басманной. В Москве это место звали два Никиты – один в храме, другой – Демидов. Усадьбу Демидова сейчас занимает землеустроительный институт, а один из  поздних хозяев был весьма оригинален – он купил это громадное поместье, закрыл его и посещал раз в год, весной, когда в саду пели соловьи. Он слушал соловьев в бродил в одиночестве по залам. Трудно это выяснить? Это не нужно выяснять? Да, коту не нужно. Но кота не нужно и грузить тоннами никчемной чуши.

Так что, дорогой собрат - писатель, не надо изображать из себя москвоведа. Не любишь ты Москву. Не знаешь и не любишь.

Вот пустое философствование на пустом же месте – это да, это мы любим. Прям вспоминается знаменитое – «Из мест забвения река по странам жизни протекает, играет бегом челнока и в вечность уплывает. Каково сказано, тетушка? – Про реку-то? Хорошо. Сходил бы, окушков половил – Каких окушков, тетушка? Река забвения утекает в вечность!! – Я думала ухи хочешь. Ну нет так нет, и лапша хороша»  Я прекрасно понимаю, как хочется трепетной селедке выскочить из общего рассола в реку, так сказать, вечности. Но тут появляется тетушка и говорит – какая река? Опять начал – ипостась, ипостась. Проще надо быть. Хуе-мое, армянское радио.

Особенно бесконечные рассуждения развитого котика умиляют после нескольких страниц описания кошачьих мудовых рыданий (простите, но изобилие философии так и провоцирует на легкое хулиганство) после всех этих «шерстяных дароносиц» и «моих звенящих фасолек». Насчет фасолек – хороший образ. Дарю для следующей книжки.

 

Но самое удивительное в другом. Я уже привык к бредовым перлам, изобильно рассыпанным по страницам романа – стоял как оглоданный труп животного, он попал острием в капилляры – где вы видели оглоданный стоячий труп? Как можно острием попасть в капилляры? Даже если какой-нибудь особо талантливый ветеринар, обкусывая когти, очень сильно постарался – то что? Да ничего. Хоть триста раз в капилляр попади.

Этот недотыкомка хотел сказал – в нерв? Ну так нерв это не капилляры, это разные вещи. Там есть еще, я позже приведу полный список – как вдруг случилось чудо. Исчез болтливый, не знающий удержу, разбрасывающий нелепости автор, балансирующий на грани графомании – и появился крепкий советский середняк.  А крепкий советский середняк – это как знак качества. Это значит, что его можно смело печатать в любом сборнике.  Он не подведет, он не вызовет раздражения ни у кого – ни у критика, ни у, тем более, читателя. Первого не зацепит, второй забудет. При этом, как ни крути – это литература. Хороший, верный, выверенный слог, нужный сюжет, стандартный характер.  Каким образом жеманничающий, разговорчивый, любующийся собой  автор вдруг превратился в серого советского писателя – для меня загадка. Ради интереса можно сделать следующее – выкинуть все, что касается кота, и полюбоваться крепкой ровной, как бетонный забор, книгой.

Правда, это будет скучно. Не будет сверкать блестками копеечной мишуры глупость. Прошу прощенья за мой плохой французский, но когда человек говорит о том, чего не знает, это называется именно что глупостью.

 «Я служил  настоящим питомником для различных насекомых и прочих мелких гадов» – это как? Различные насекомые – это кто? Жужелицы и уховертки? А мелкие гады? Автор. На кошках живут блохи. И больше никто. Никаких мелких гадов ни на кошках, ни на собаках нет.

Про острие в капилляры я уже говорил, но дальше будет круче. «Приняв постриг, лапы мои обмякли» Какой…… постриг? Лапы….. обмякли? Принять постриг – уйти в монахи. Обмякли лапы. Лапы обмякли. Значение слова «обмякнуть» тоже неизвестно? Или известно? Или это отсылка – как с шерстью, которая где надо? Ну так это еще хуже.   Автор вообще не понимает, что пишет? Мне кажется, нет, раз «сок растекался по моим внутренностям» Автор. Киса. Сок, а так же каша и борщи могут растекаться по внутренностям лишь в одном случае – если оторван пищевод. Тшшш, про аллюзии и метафоры не надо. Растекающийся по внутренностям сок – не то и не другое. Это называется отсутствующим чувством слова.

Это ясно? Точно? Как калоизвержение и мочеиспускание? Простите, это речь котенка. Ну да, он пьет молоко под стаккато своих лап, но это котенок. Калоизвержение и мочеиспускание в пролежнях пледа – не характерно для речи котенка. Даже котенка с папиросой больше него самого и любящего рэп… классику.  Конечно, чисто филологически извержение и испускание звучит солидней. Звучнее. Мощно звучит. И смешно, особенно в контексте. Эм, простите, господа издатели, вы этого своего актера из каких таких далей выкопали? Оттуда, где вода падает стремительным домкратом  а шакалы не ядовитые? Значение слова «пролежни» вашим редакторам не знакомо? Кот, засыпающий в гниющих ямах человеческого тела… пролежни пледа звучит ничуть не лучше. Ну, ок. «В любой, даже самой опасной для меня ситуации я стараюсь встать на точку зрения оппонента, оправдать его, докопаться до истоков, обнаружить те импульсы, которые побудили его причинить мне зло» Повторяю – это говорит котенок. Причем даже без папиросы и штанов.

Впрочем, автор еще не раз будет прыгать со стиля на стиль. Причем – в пределах одной главы. Это удивительное свойство книги.  Тратить огромное количество невнятного текста на то, что не нужно. Это второе удивительное свойство. Бывает – читаешь текст, и вдруг он тебя цепляет, как карася на крючок, и ведет за собой в неведомые глубины. А бывает – сидишь, читаешь и думаешь – а зачем вот это все написано? Зачем скользкая болтовня? Кажется иной раз, что сам автор забыл, что хотел сказать.  Он просто занимается новым забавным делом, упражняется, как ему кажется,  в остроумии, шлифует, вроде бы, стиль, а на такие мелочи как точность – не обращает внимание. Не писательская эта забота, знать названия всяких мелких обитающих в кошках тварей. Понятно, что сегодняшний день – день наглых и неграмотных выскочек. Ничего не знающие люди учат всех всему и все этому всему учатся. Поэтому когда в тексте появляются указанные перлы – то автор, именующий себя писателем, вполне может получить за всю неграмотную мазуту.

Может, это юмор? Ну, допустим. Таким образом автор скоро дойдет и до американской классики – пукать, рыгать мочеиспускаться и калоизвергаться. Смешно? Хи-хи. Смешно? Хе-хе. Греми свободный смех (с)

После избиения кота каким-то зловредным  дедком с автором что-то происходит,  и слог неожиданно выравнивается. Эту часть книги уже можно читать, не плутая сложносочиненных умозаключениях загадочного кота.

Опять же – совершенно неожиданно к концу книги автор еще раз меняет свой стиль. Из серого совписа он вдруг превращается нормального писателя. Или нормального кота. Даже описания жизни в саду имени Баумана – вполне себе реалистичная фантастика. Ну то есть как – фантастика, сделанная аккуратно и в меру. Без всяких не секущихся на кончиках усов (которые, к слову, называются вибриссы) , потому что мамочка много времени уделяла уходу за собой – ага, подстригала каждый день и заделывала воском секущиеся кончики, без всякой отвлеченной болтовни по  типу что вижу то и пишу. Конечно, градус бреда не понижается – кастрированный кот живет с кошкой, хотя кошки – одиночки по определению, и наличия яичек на это одиночество никак не влияют. Ну, принято так у кошачьих. Течка, спаривание, разбег. И жуткая агрессия ко всем котам – потому что все коты едят котят.  То есть, конечно, коты могут собираться кучами возле места кормежки, да и собираются. Но это не прайд. Вот еще красивенькое словцо, говорящее об исключительной поверхностности автора. Прайд – это семья, и применяется исключительно ко львам. Гепарды не живут прайдами, хотя браться могут успешно вместе охотиться.  Но, повторяю, это говорит лишь о поверхностном отношении любующегося собой автора, тем более что именно в этом отрывке он бьет все рекорды, запихивая в маленькие кошачьи головы, простите, ни много ни мало – человеческую науку психологию. Впрочем – все в сад, все в сад.

Правда, в саду имени Баумана я не помню пруд – но, может, автор лучше меня этот сад знает. Хотя что там знать. Полоска земли с великолепными столетними дубами, уродливыми газонами и прочими проявлениями ущербного взгляда на красоту дорвавшегося до денег периферийного дельца.  Пардон.

Ну да ладно. Не буду ловить этих… живущих на котах ползающих и летающих мелких гадов, которых он ел с удовольствием – если они не успевали утонуть, убежать, улететь. Если брать масштабно – в последних главах что-то появляется. Какой-то стиль. Какая-то ощутимая небанальная печаль. Может, это происходит оттого, что все наши любимые пролежни пледа, калоизвержение,  обнаружение импульсов, заставляющих причинять зло – остались в первой главе. Если допустить, что автор вдруг ощутил фальшь первых глав, что мешало ему взять да и переделать? Лень? Ну да, ну да. Вот сидишь, плывешь в потоке кошачьего сознания, пихаешь туда все, что в голову взбредет, от кротов - могильщиков до веселящихся под дурью гастарбайтеров – которые, в общем-то, гораздо лучше всех начальников вместе взятых, а тут какой-то гад говорит – редактируй. Ага, щас. Нас и так неплохо кормят.

В общем, в саду имени Баумана вспыхивает платоническая любовь – и, в увы, на этом все заканчивается.  Потому что дальше совсем уж неинтересно. Становится понятно, что ничего не будет. Автор волочит кота по местам боевой славы – конечно, что они окончательно износились и потрепались, ничего другого я и не ждал. Появляется стена Белого города – наверное, наш писательствующий актер сидел в кафешке рядом и через длительное время решил таки узнать – что это за яма со ступенями в центре Москвы? Узнал. Ура. Это очень ценная информация, если учесть, что каждый старый дом в этом районе достоин отдельного романа.  Ну и понятно, что лишенный сначала яиц, а потом и кошки кот кончает свою жизнь,  прыгая под колеса. Но перед  этим успевает побеседовать с подрастающим поколением и, так сказать, их благословить. Все. Объемное, шитое белыми нитками повествование окончено. О чем этот фильм? А ни о чем.

При этом, совершенно бесспорно, уровень автора гораздо выше всех писак Яндекс-Дзена и Прозы.ру. За редчайшим исключением – потому что несчастные писатели, не имеющие возможности нырнуть к избранным селедкам под шубу, вынуждены довольствоваться демократичными проявлениями интернета и биться за читателя с самыми ничтожными графоманами. Причем – предсказуемо проигрывая. Так вот на таком фоне – книга, конечно, выдающаяся. Сократить, причесать, выкинуть обмякшие лапы, капилляры и прочие ошибки неграмотного человека, привести совписа и живописного болтуна в одном тексте к некоему общему знаменателю – и можно говорить об авторе как о писателе. Пока, простите, рано. Это проба пера, которую хоть в какую-нибудь премию, я не сомневаюсь, протащат и дадут, как это под шубой принято.

Я готов и к такому повороту – ты дурак, это фантазия и фантастика. Господа мои любезные. Фантастика хороша в определенных дозах и подчиняется некоторым законам – некоторые называют эти законы золотым сечением. И если наделять котов, кошек и собак способностью мыслить по-человечески (за что же вы их так?) то границы все равно надо знать. Либо не знать вообще. Бегемот, простите, был человеком в кошачьем теле. Боб – просто обычным котом. Это, скажем так, вполне укладывается в рамки. Но рамки можно и отшвырнуть – тогда появляется ротан Мордарий и Нос, гуляющий по бульварам.  А наш автор пытается и рамки раздвинуть, и законы нарушить, и при этом остаться в уютном человеческом мирке.  Так не получится. И не получилось.

Подпишитесь на нашу рассылку!

Комментарии

Вы должны войти, чтобы оставить комментарий.

Похожие статьи